Мой хитиновый покров

—  Ты уже от многого себя освободила. Но не от ролевых моделей. Ты по-прежнему ищешь менторов. Тебе необходимо понять, что нет никого, ты —  сама свой собственный ментор, тебе не нужно держаться за других людей.

Флегматичный длинный мужчина напротив, казалось, говорил сам с собой. Его взгляд мягко и безоценочно вбирал движения официанта, убирающего разбитый бокал рядом со стойкой, возню детей в песочнице за моей спиной, солнечный свет, проникающий во двор, на террасу, где мы сидели. Он продолжал говорить —  всё так же отстраненно. Ни жалости, ни ободрения. Он говорил, как люди говорят о неизбежном, о времени — весна сменяется летом, дети вырастают, часы идут. Но речь шла о моей жизни.

Его вежливый европейский английский с подчеркнутой артикуляцией доносил до меня что-то настолько правдивое, что каждая клетка моего тела реагировала на это. В его словах не было ничего драматичного, но я чувствовала, что на глаза навернулись слёзы.

Мы познакомились около часа назад. Идти на эту встречу мне не слишком хотелось. Город, казалось, сошёл с ума — всё гремело, скрежетало, люди толпились, переговаривались, вытекали на перекрытые стройкой проезжие части. Пройдя пару кварталов на место встречи, я уже жалела о том, что вышла из дома. Теперь это всё казалось неважным.

Человек напротив видел меня насквозь. И не судил. Ни одной части меня не хотелось отмахнуться от его слов, переводя всё в шутку, или перевести разговор на другую тему, хотя это не составило бы труда.

Момент, когда моя крепость пала, исчез в некой размытой минуте. Убегать из этой будоражащей ситуации мне не хотелось. Винсент замолчал, по-прежнему мягко и невозмутимо глядя мне в глаза.

Наконец, я выдохнула: 

—  That’s true. Man, you blew my shit away. I’m tearing up, you see…

И в ответ невозмутимое:

—  Tearing up is alright.

Действительно, мои эмоции его нисколько не смущали. Я уселась поудобнее, улыбнулась, сделала глоток кофе. Моё желание узнать его росло по экспоненте. Я принялась задавать вопросы.

 — Каждый человек это виолончель, — начал он. Настало время делиться историями.

Я считала себя специалистом по стремительным сближениям, но пришлось признать, что такого у меня ещё не было. В нашем контакте не было ни эроса, ни тайны, только теплое, не обязывающее присутствие, которое усиливало меня так, что мои маски и защиты трещали по швам.

Мы сошлись моментально. Он усиливал меня. Он оставлял за мной право в любой момент сдать назад. Но чувство видимости и уязвимости было для меня тем потерянным кусочком паззла, который я бы не променяла ни на какие корабли и царства.

А казалось бы, очередное знакомство с Сouchsurfing.


Предыстория

Похоже, у меня проблемы.

Первый звоночек к переменам прозвенел ещё в марте.

Тогда я попыталась отказаться от жонглирования проектами и решительно сосредоточиться на блоге. Дела не шли. Я отключилась от жизни на две недели, и мне открылось то, что я живу, как человек с привязанной к телу рукой, который привязал её так давно, что забыл, что рука существует. В ответ на вопросы людей: «А что с рукой?»  он говорит: «Да все нормально, вот же она!», помахивая одной здоровой и думая про себя: «Странный какой-то, на месте же рука, ну ладно, у всех свои заморочки».

В марте я впервые допустила мысль о том, что заморочки могут быть у меня. Но видеть это было слишком неприятно, поэтому я сочинила такую интерпретацию: допустим, я не вижу некоторых вещей, которые происходят у меня внутри, и оказывают прямое влияние на то, какие решения я принимаю, но всё-таки, в последний момент я всегда очухиваюсь, ведь так? Наверное, это просто мой способ расти.

Похоже, у меня большие проблемы.  

Снова звякнуло на дне сознания, когда я не в силах поверить глазам таращилась на письмо, отправленное моему другу (об этой истории я писала здесь).

Это стало последней каплей, после которой я пошла в терапию.

Там я безо всякого удивления обнаружила своё громкое, самоуверенное Я в броне по самые уши, которое не очень-то приветствовало медленную, тщательную и глубокую работу. Я наблюдала за тем, как мои защитные механизмы активируются —  как я пытаюсь повернуться своими наиболее выгодными углами, жажду поразить воображение терапевта.

Она же, в свою очередь, не давала мне затереть то неподдельное чувство ужаса, которое я испытала, увидев свои поехавшие границы, и то, насколько легко я убегаю от себя в проекции на других людей.

На одной из сессий я выплакала все глаза, задним числом увидев себя настолько беспомощной и наркомански одержимой спасительством и контролем, что мне пришлось взять и это. Ну, привет, Стеф, это тоже ты. Я со своим трезвенничеством, практиками, и дисциплиной должна была проглотить эту humbling pill и признать, что я совсем не такая зрелая и цельная личность, которой привыкла себя считать.

То, что я видела как избыток своего профессионального я, жажды распутывать истории людей, помогать им, скрывало от моего зрения то, что рука на самом деле была привязана.


—  Ты в безопасности, ведь я просто незнакомец. Это может быть нашей последней встречей. Ты можешь отмести всё, что я говорю.

Он был прав. Но я не хотела ничего отметать.

Мы встретились дважды. Оба раза мы проводили время, валяясь на траве и болтая обо всем подряд. Довольно быстро я поняла, что тоже усиливаю Винсента. Между нами ничего не стояло, даже физической неловкости, я не модерировала свою речь, и он говорил с прямотой, которую я бы при других раскладах сочла бы невежливой. И всё же в эти моменты я чувствовала, как что-то покидает меня навсегда. Что-то, с чем не жаль было расстаться.

Он видел меня насквозь. Незнакомец, старый друг? С обычной романтикой это не имело ничего общего. С необычной тоже, потому что в этой сфере у меня довольно богатый опыт. Нам ничего не нужно было друг от друга, кроме того, чтобы честно находиться в этом моменте, обмениваясь друг с другом чувством узнавания, ощущением «тебя достаточно».

Мы обсудили его отношения, он спросил о моих. Я рассказала ему историю своей травмы, из которой выросла моя идентичность амазонки. Он задал пару уточняющих вопросов. Моя голова лежала у него на груди, и я приподнялась, чтобы взглянуть на него. Он смотрел на меня с серьёзным спокойствием, но в глазах было что-то хитрое, словно он молча спрашивал: «Сама додумаешься или тебе нужно, чтобы я произнёс?»

По непонятной причине мне тотчас захотелось убедить его в том, что несмотря на краткость моих романов, я очень люблю мужчин, что каждым из своих возлюбленных я искренне восхищалась и интересовалась. Он молчал. Я продолжала говорить, что глубоко вникала в их проблемы, заботилась, да и вообще была на высоте.

—   Нисколько не сомневаюсь.

Его лицо растянулось в ухмылке.

—  Что ты имеешь в виду?

—  То, что тебе хотелось их наказать, совершенно понятно, принимая во внимание твою историю. Но тебе хотелось наказать кого-то ещё.

—  Себя? Ты это хочешь сказать?

Он откинулся на траву и принялся насвистывать Summertime.

Моя стройная парадигма пошатнулась. Я видела себя пусть травмированной, но амазонкой, которая выбирает дистанцию с позиций силы. Но похоже, это была очередная история, которую удобно и лестно было рассказывать себе.

Кому приятно признавать, что на самом деле я выбирала инвестировать не в свою свободу, а в страдания, которые были мне нужны как воздух?

Тогда я задумалась, что же общего было у всех мужчин, которыми я когда-либо увлекалась?

Хитиновый покров

В своих заметках в телеграме я писала на тему soulful sex и рассказывала, как сделала первое открытие о себе, как о женщине.

Я признала, что моей целью никогда не было быть узнанной, пережить близость. Моя цель сводилась к тому, чтобы наказывать мужчин за самоуверенность, соблазняя их не столько телом, сколько ласковым состраданием, обещанием самого глубокого понимания, самой безусловной заботы, которую они знали до сих пор. Как только они открывались мне навстречу, я хлопала дверью, демонстрируя свою независимость, и с улыбочкой уходила.

Я считала это компенсацией за детский абьюз, и как только во всех остальных сферах мои дела пошли в гору, я решила, что и здесь вполне разобралась. Черта с два разобралась. Пришлось копнуть глубже.

Тип умных, чувствительных, наделённых проницательным знанием мира, и при этом всегда надломленных, не использующих свои таланты и уникальность в полную силу мужчин, всегда привлекал меня. 

Я убеждена, что в наших жизнях есть сквозные сюжеты и персонажи, характерные для этих сюжетов. Так мы разыгрываем то, к чему привыкли, и хотя мы вольны переписать сценарий, мы редко делаем это, потому что немногие в курсе того, что он вообще существует.

В старой песне Oxxxymironа есть отличная метафора, описывающая тип партнёра, который моё бессознательное находило неотразимым с самой начальной школы. В припеве лирический герой говорит «я ранимый, не снимай с меня хитиновый покров», а через строчку «не щади меня, сними с меня хитиновый покров».

Меня шарахнуло осознанием, сколько же времени я провела пытаясь то щадить, то не щадить, то снимать, то не снимать, не видя, что у задачи нет решения, да и задача-то не моя… Собственный хитиновый покров меня почему-то не очень заботил. 

Все влюбленности, которые застревали во мне, рождались из надежды, что я смогу исцелить другого человека собой. Ведь я росла в семье, где эта роль была для меня естественной. Я глубоко прониклась темой, прочитав книгу Робин Норвуд о психологии женщин, обуздывающих депрессию невозможными отношениями, в которых для них самих не будет места.

В привлекавших меня хитиновых партнёрах я могла видеть то, что не могла увидеть в себе —  глубинное неблагополучие, отсутствие понимания своих потребностей, трудоголизм или другое безрассудное и саморазрушительное поведение.

Поскольку мысли о настоящих отношениях с взаимными обязательствами я просто не допускала, я не могла отследить, что происходит на долгой дистанции.

Вот что пишет по этому поводу Норвуд:

В терапии существует старое клише: люди часто вступают в брак с партнерами, похожими на их отца или мать, с которыми они боролись в детстве и подростковом возрасте. Этот принцип не вполне точен. Дело не столько в том, что выбранный нами партнер в чем-то подобен нашему отцу или нашей матери, сколько в том, что в обществе этого партнера мы можем испытывать те же чувства и встречаться с теми же жизненными вызовами, с которыми мы встречались в детстве. Мы способны воссоздать так хорошо знакомую нам атмосферу детства, используя те маневры, в исполнении которых уже обладаем богатой практикой. Именно это для большинства из нас составляет понятие «любви». Мы чувствуем себя, как дома, удобно, исключительно «правильно» в обществе человека, с которым мы можем совершать все знакомые нам действия и испытывать все знакомые нам чувства.

Изучая вопрос границ, я поняла ещё кое-что: в семейных абьюзах нет беспомощности, люди с молчаливого согласия используют друг друга, чтобы отрабатывать одни и те же приносящие страдания схемы поведения.

Ещё заметки из «Женщин» Робин Норвуд:

Женщины, которые любят слишком сильно, делают этот выбор из-за неудержимой потребности иметь власть над близким человеком. Потребность контролировать других возникает в детстве, когда человек часто испытывает различные ошеломляющие эмоции: страх, гнев, невыносимое напряжение, стыд, жалость к себе и другим. Девочка, растущая в тяжелой семейной обстановке, может быть буквально растерзана этими эмоциями, если не выработает способов самозащиты.

Желание изменить другого захватывало меня с ранних лет, с тех пор, когда я выбирала и завоевывала «сложных» мальчиков, беседуя с ними обо всех их сомнениях, неудачах и планах. Беседовать о своих было недосуг. Инстинкт побега срабатывал, как только мы начинали по-настоящему сближаться (об этом была моя история гоустинга).

То, что мы выражаем своей жизнью, является отражением того, что существует глубоко внутри нас: нашей убежденности в своем достоинстве, в своем праве на счастье и в том, чего мы заслуживаем в жизни.

—  Р. Норвуд

Винсент стал катализотором процесса, в ходе которого мне удалось увидеть, насколько успешно мне удается маскировать перед самой собой страх, одиночество и боязнь близости. Слова Норвуд отозвались во мне опытом стольких женщин, которых я знала, и собственным тоже:

Без согласия с собой и любви к себе мы не сможем вынести испытания «быть узнанным»… поскольку в этом случае мы не сможем поверить в то, что достойны любви, что нас можно любить такими, каковы есть. Вместо этого мы начнем «зарабатывать» любовь своей заботливостью и терпеливостью, страданиями и самопожертвованием, волнующим сексом или вкусными блюдами и так далее.

Совсем не просто начать присваивать части своей shitty story, признавать наличие слепых зон, и тех сторон, которых в упор не видишь и не хочешь видеть. Но ирония в том, что без учёта этих сторон, мы всегда остаёмся в одной и той же унылой колее. Декорации будут меняться, мы будем стареть, но мы так и не сможем узнать того, как много энергии и сил утекает на обслуживание внутреннего лицемерия и искажения реальности в угоду самооценке. Но мы не хотим уйти из жизни, так и не проявившись по-настоящему. Уйти прежде, чем быть узнанным. Прежде, чем нас увидят. 

Это донёс мне Винсент. Он стал мне чем-то вроде посланника. А я хочу стать вашим.

Я завела этот блог, когда осознала слепую зону на месте самореализации, и высвобождение собственной тайны (то, что я не хочу преуспевать по правилам) привело меня к новой цельности, перевернувшей мою жизнь на 180 градусов. Но остались и другие тёмные зоны, и открывать, принимать и узнавать их это самое ценное из всего, что я научилась делать до сих пор.

Мы никогда не сможем распоряжаться собой и наполнять себя, пока не вынесем на свет свою правду. Когда наша энергия больше не будет утекать на то, чтобы прятать часть себя, доказывать всем, что мы чего-то стоим и защищаться, мы сможем увидеть в себе красоту и могущество.

Мы должны взглянуть на всё: на ошибки, на страдания, на всё прекрасное, на всё больное. И сказать: окей, вот что у меня есть. Все это —  моё. Так что же я собираюсь с этим делать?


Расскажите в комментариях, если что-то из этой истории вам отозвалось. Приходилось ли вам страдать из-за того, что ваши механизмы защиты пускали вас по одному и тому же кругу?

Если этот пост оказался полезен, пожалуйста, поделитесь с друзьями, нажав одну из кнопок соц. сетей! 

  • Денис

    Без согласия с собой и любви к себе мы не сможем вынести испытания «быть узнанным»…

    Очень крутые слова. Размышляя над ними и пойдя чуть дальше, у меня родился такой вот текст:

    Быть узнанным. Что это вообще значит, на самом глубочайшем уровне?
    Одно совершенно точно: театр, где ты разыгрываешь из себя нечто большее (или меньшее), чем ты есть на самом деле, должен закрыться. Закрыться, дабы дать шанс уставшему актеру проявить свои истинные чувства и стремления.
    Но возможно ли существовать в обществе без притворства? Ведь маска и в целом ложь – это прекрасная, часто бессознательная защита, оберегающая нас от воображаемого ужаса быть отвергнутым, от страха беспросветного одиночества, где мы останемся ни с чем. И если копнуть поглубже, ограждает от страха смерти. Но, неизбежно, в качестве побочки, маска дарит нам богатейшее разнообразие стрессов и тревог, которые тоже доставляют боль, зато сейчас их можно вытерпеть. Они не вызывают столь устрашающего эффекта. Мы привыкаем с ними уживаться, не замечая, что перестали глубоко дышать и чувствовать себя полноценно живыми.

    При всём при этом, нежелание людей кардинально изменить ситуацию заслуживает понимания. Так уж получается, что по-настоящему открыться и сбросить доспехи возможно только тогда, когда жить как-то по-другому становится совсем невыносимо. До этого момента, риск видится неоправданно высоким, чтобы пойти на него. Такой знакомый и уютный мир может превратиться в труху и как всё обернётся после, большущая загадка. Никто просто так не разменяет тёпленькое местечко (где хоть и не особо радостно, зато комфортно и безопасно) на нечто абсолютно неизвестное. Ведь там я могу, не то что не стать счастливым, а лишиться даже той малой радости, которую имею.
    Инерция старого образа жизни огромна. Чтобы её преодолеть, нужен такой заряд смелости, при котором даже перспектива потерять всё – больше не повод бить в стоп-кран. Когда никакая цена не кажется слишком высокой за право быть собой. Лишь в этом случае, ты готов показаться на свет божий. Не раньше.

    • Stephania Chikanova

      Денис, спасибо огромное, что поделился. По-моему, это мощнейший текст.

      Я совершенно согласна. Для меня в этом смысл любой депрессии — невозможность дальше терпеть жизнь в маске. Но и здесь есть искушение просто заглушить симптом таблетками, развлечениями, делами. Но я верю, что рост души это процесс, который, с одной стороны, нельзя ускорить, но с другой, и замедлить тоже нельзя.

      Другими словами, если потребность в чем-то большем уже проявилась, развидеть и пятиться назад особенно долго не выйдет. Жестоко и обнадёживающе.