Стоял фиолетовый, как чернила, вечер конца февраля. Я сидела в кабинете декана и ждала, мысленно повторяя что-то вроде: «Спасибо за предоставленную возможность, но я ухожу». Швыряю в лицо доверие, поддержку, потраченные часы и стипендиальные деньги, и ухожу.
И ради чего?
Да ничего.
Ты уходишь из универа? И каков твой план? Что собираешься делать?
У меня не было ответа, как не было плана B.
Мои собственные вопросы вторили внешним. Зачем я это делаю? Я что, сошла с ума? Мне платят отличную стипендию, чтобы я занималась наукой, которую люблю. Чего мне не хватает? Сколько ещё я буду вписываться во что-то новое и бросать?
К 26 годам я имела полное право считать себя неудачницей. Вся моя жизнь была чередой неоконченных проектов.
А ведь все начиналось так многообещающе!
В 19 у меня была юность, о которой можно только мечтать. Я жила в двухэтажной квартире с мансардой в центре уютной европейской столицы, успешно училась и проводила время среди веселых людей, но и года не успело пройти, как я отчетливо осознала, что и это было «не то». В 19 лет кажется, что облажаться разок-другой не так и страшно, в 19 оптимизм — нормальная реакция на неудачу.
С того момента прошло семь лет, и сидя в кресле перед деканом, я осознавала, что именно в этот вечер, в этот самый момент рушится моя мечта о «нормальной профессии» и «нормальной жизни». В руках был многообещающий дипломный проект, преподаватели хвалили, а в зачетке ровным строем стояли отметки «отлично». А я стояла перед университетом памятником собственной феноменальной дури, не находя ни одного основания, чтобы остаться.
Первым сигналом тревоги можно было считать фиаско с поступлением в американский вуз. Я неслась к этой мечте как маньяк, вставший на ролики.
Всю жизнь я верила, что стану настоящим профи в своём деле, хотя что это за дело, никто не знал. Выбирая университет, я нашла факультет с либеральной системой обучения, позволяющей первые два года лишь присматриваться к будущей специальности.
К середине бакалавриата я подошла, будучи твердо уверена, что больше всего мне нравится читать, писать и учиться, как одержимой. Я мечтала проводить дни и ночи, изучая и сравнивая тексты. Я фантазировала о том, как буду читать лекции студентам и публиковать статьи в научных журналах. Мне нравилось, как выступающие нетерпеливо перекладывают листы докладов на конференции, как зал внимательно затихает при первых фразах. Это был на сто процентов мой мир.
Перед выпуском я решила, что хочу получить степень в американском университете, а после вернуться преподавать в альма-матер.
Амбициозно, но вполне реально. Предавая мечту огласке, я чувствовала себя фантастически. Молодым пытливым исследователем, перед которым мир вот-вот откроет свои двери. Казалось, все шло неплохо, мне удавалось блистать на семинарах и экзаменах, я всегда стремилась делать больше, чем было задано, и казалось, и к моменту выпуска уже ничто не должно было меня остановить.
Но была одна крохотная проблема. Последний семестр в универе дался мне с таким скрипом, что я едва осталась в здравом уме. Диплом казался цветочками в сравнении с прагматическими вопросами, которое ставило будущее, и за фасадом бурной деятельности, я еле тянула воз и упиралась, как усталая лошадь.
Получив диплом и вернувшись в родной город, чтобы начать американскую кампанию, я напоминала героя Дастина Хоффмана в «Выпускнике», с той лишь разницей, что вместо галантных приключений с миссис Робинсон, меня ждала бесконечная череда экзаменов, подготовок, переводов и бумажной волокиты.
Лента дней напоминала повторяющийся кошмарный сон, в котором приступы контроля сменялись самосаботажем. К своему ужасу, я посредственно сдала экзамены, а заявления о научных намерениях, которые должны были стать манифестом пламенного академического рвения, я выжимала по строчке в сутки, проклиная все на свете.
Спустя пару месяцев начали приходить отказы. Из одного университета, второго, третьего. Я была опустошена, но не удивлена.
Я решила, что недостаточно опытна. Совсем не знаю жизни, поэтому университеты и не хотят меня принимать. Что ж, не проблема. Я узнаю жизнь. Я буду работать, и буду путешествовать по миру, а потом напишу такое письмо о намерениях, что все эти господа со стульев попадают.
Сквозь следующие два года я неслась как пушечное ядро: удручающая реальность наёмных работ сменялась восторгом путешествий. Всеми силами я пыталась убедить себя и окружающих в том, что я просто проветриваю голову, набираюсь опыта, и вот-вот исправлюсь, займусь делом, вернусь в строй.
Большинство людей, когда их убеждения подвергаются испытаниям, держатся за них, как будто это спасательный жилет на тонущем корабле. Проблема в том, что чаще всего их убеждения и есть тонущий корабль.
— Марк Мэнсон
Зачем мы обманываем себя?
Знакомясь с новыми людьми на дороге, я рассказывала одну и ту же историю о том, как мечтаю стать ученым. Вопрос «чем ты занимаешься?», независимо от дружественности тона, наполнял меня ужасом.
Ведь я знала, что я лгунья и мошенница.
Я превратилась в того самого человека, который годами твердит, что пойдет работать, или напишет роман, или продолжит учебу. И никогда этого не делает. Конечно, иной раз мне удавалось провести даже себя, ведь не просто так я тащила через океан чемодан, набитый учебниками из Принстона и Гарварда. Как будто бы, экипировавшись должным образом, я могла заставить учебное вдохновение вернутся.
Зачем я так долго упорствовала в том, что давно перестало работать?
Я считала, что это правильно. В моей картине мира не было белых пятен. Человек рождается с одним предназначением, он обязан его разгадать. Мне суждено было получить научную степень, вращаться среди выдающихся умов, жить в Петербурге, писать статьи. Я встала на рельсы и должна была ехать по ним до конца.
Другого сценария в моей голове не существовало.
Именно потому я держалась за одряхлевшую мечту сколько могла, хотя в течение последних лет толком не писала и не читала ничего по учебе, а двенадцатичасовые официантские смены стали идеальным оправданием, почему я не могу этого делать.
Именно тогда друг подкинул мне идею поступить на новую магистерскую программу, где подготовка к жизни ученого поддерживалась внушительными стипендиями. Это был мой шанс! Воскресить мечту, исправить ошибку, вернуться в строй.
Спустя пару месяцев я сидела перед приёмной комиссией. Словно со стороны я слышала, как кто-то моим голосом говорит о неолиберализме, кризисе образования и своей академической мечте. Нешуточный напор моего выступления, по всей видимости, должен был развеять малейшие сомнения, что хоть день своей жизни я провела, не готовя себя к этому моменту.
Это дикое собеседование потом долго преследовало меня в кошмарах. От начала до конца оно было фальшивым. Фальшивкой были мои знания, мое рвение, мой уверенный голос.
По крайней мере, самое ужасное осталось позади, думала я.
Но ужасное только начиналось, потому что мое имя оказалось в списке рекомендованных к зачислению.
Следовало праздновать и ликовать: после изматывающих дневных работ моя голова снова была забита книгами и эссе. Кроме прочего, я больше не должна была думать о том, как заработать на жизнь. Но вместо триумфального возвращения я разваливалась на части.
Было два вида дней. Дни, когда мне удавалось уговорить себя, что это просто черная полоса, всему виной депрессивный петербургский декабрь, а я злоупотребляю стимуляторами и кофе, что ещё чуть-чуть и я ухвачусь за ту самую ниточку, которая вернет мне былой энтузиазм. И другие дни, когда мне казалось, что я не выдержу больше ни одного дня, ни одной лекции, ни одной минуты.
К концу семестра я перестала спать. Я слыхала о людях, которые просто не помнят, что спали, потому ставила будильник рядом с подушкой и таращилась на сменяющие друг друга зеленые цифры до рассвета.
Слова «клиническая депрессия» из уст психиатра согрели мне душу. Это означало, у проблемы есть имя, а значит, все под контролем, я смогу учиться дальше, я буду принимать таблетки, я смогу сохранить стипендию, я продолжу идти за мечтой.
Действительно, с таблетками спать я могла. По восемь, десять или по двенадцать часов, но в остальном ничего не менялось.
Я боролась упорно день за днем, пытаясь держаться на плаву, как последний пассажир на тонущей лодке, пока не закончится шторм, пока не придет помощь откуда-нибудь. Откуда угодно. Но тем февральским вечером, за несколько дней до начала весны, я примирилась с фактом, что помощь не придет. Пришло время сдаться и позволить буре смести себя.
Декан выслушал все, хмурясь и качая головой, и с каждой моей фразой его лицо выражало все больший скепсис, «Мне кажется, Вы совершаете большую ошибку», — произнёс он наконец.
«Мне и самой так кажется», — хотелось сказать мне, но вместо этого я поблагодарила его и вышла. Фиолетовые сумерки за окнами сменились чернотой.
Таким образом, к 26 моя жизнь была кончена. У меня не было других ставок, кроме профессиональной, ничто другое меня, по большому счёту, не интересовало. Ни любовь, ни путешествия, ни деньги.
Потратив массу времени, усилий и средств, я так никем и не стала и полностью разбитой возвращалась в отчий дом.
На фоне отсутствия сокрушительных, по-настоящему трагических событий моя депрессия выглядела, мягко говоря, странно. Подумаешь, бросила университет.
Только для меня это был не университет, а весь мир. Такой, какой я понимала и в котором могла ориентироваться. Мне казалось, сама жизнь меня предала. Все здание моей личности, годы строительства были потрачены в результате нелепого заблуждения, а может, рокового просчета. Моя мечта оказалась мне не по зубам.
В идеальной истории я бы обнаружила в себе музыканта и записала альбом. Или нашла любовь.
Но кому сдались идеальные истории?
Нет, вместо этого я смотрела телешоу про толстяков. Отчаявшиеся, грустные и плачущие двухсоткилограммовые мужчины и женщины на канале TLC ни на что особо уже не надеялись, прямо как я. Но в их жизни случалось чудо, их выбирал тренер по имени Крис Пауэлл. Он не просто тренировал их физически и учил правильному питанию целый год, но давал им аванс веры, которого у них не было. Веры в то, что человеческий потенциал безграничен. И каждый из этих героев способен изменить себя, если наберётся смелости и позволит себе помочь.
Мне повезло иметь любящую семью, и друзей, которые поддерживали меня день за днем, но спасли меня эти толстяки, их истории. История Опры. История Шерил Стрейд.
В моей истории не было момента озарения. Возвращение к жизни — медленное дело. Что-то просто наполняло время. День за днем я садилась за компьютер в поиске ответов, загугливая формулировки прямо так, как они приходили в голову, и обнаруживая, что этот запрос забивали тысячи раз до меня, и чувствуя, как нарциссизм моей депрессии дает трещину.
Ты позволяешь времени пройти. Это лекарство. Ты выживаешь день за днем. Ты проплываешь, как бесприютный призрак, сквозь недели. Ты плачешь и барахтаешься, и скорбишь, и со скрипом процарапываешься обратно к жизни месяцами. И затем однажды находишь себя в одиночестве на скамейке под солнцем и закрывая глаза, облокачиваешься на неё и осознаешь, что ты в порядке.
— Шерил Стрэйд
Математика не входила в число моих любимых предметов.
Вопрос, при каких значениях а уравнение имеет бесконечное множество решений, меня настораживал. Бесконечное? Словно теперь придется бесконечно нудно искать ответ.
Выяснилось, что при старом a уравнение моей судьбы не имело корней. Мне пришлось отпустить мечту о том, кем я должна была быть к 26, и встретиться с тем человеком, кем я так или иначе стала. Моя мечта не была ни самообманом, ни роковой ошибкой. Я делала то, что мне нравилось, и то, в чем я нуждалась. И это было моей правдой какое-то время. Ошибкой было считать, что этот выбор, эта мечта должны остаться со мной навсегда. Сопротивление переменам — вот что заставляет чувствовать себя неудачником.
Моя главная работа в этом мире — узнавать, что наполняет меня, исследовать те области, куда зовет моя энергия. Мечты пластичны, их не выбирают раз и навсегда. Себя не выбирают раз и навсегда.
Долгое время самым ужасным вопросом для меня был: «что ты собираешься делать?»
Мне было слишком стыдно сказать правду, что я толком не знаю.
Но теперь я вижу, что и не должна была знать. И вы не должны. Потому что в уравнении жизни множество решений, и вы вольны выбирать одно, другое, одно за другим или несколько сразу, до тех пор, пока это позволяет вам расти и делает вас живыми.
Если этот пост оказался полезным, поделитесь им в соц.сетях, а в комментариях расскажите — случалось ли вам разочароваться в мечте и начинать все заново? Что поддержало вас?
Pingback: Выбор по-мисфитски: как принять решение — Dare To Misfit()
Pingback: Кризис как пауза: когда пора отпускать — Dare To Misfit()