Дисклеймер: в каждой истории есть сторона, которая остаётся невидимой. Здесь я рассказываю то, что я прожила и осмыслила. Но когда история напрямую затрагивает мою семью, я обсуждаю с ними возможность рассказать историю публично.
Папа дал мне своё согласие, попросив добавить, что его версия произошедшего отличается от моей, и он говорил лишь о том, что людям, подобным мне, трудно реализоваться экономически в нашей стране.
В этом блоге моя задача — честно свидетельствовать свой опыт, и для меня история, о которой идёт речь, о старом, больном месте — поиске одобрения, валидации извне. Я не могу описывать объективно, потому что мне доступна только моя оптика. Таким образом, текст ниже отражает лишь мою версию произошедшего.
Накануне дня рождения меня затапливала ярость.
Я-то думала, что этот урок я уже выучила.
Не фига.
Я так сжимала кулаки, что полумесяцы отпечатались на ладони, я плакала горько, как не плакала давно.
В нашем поздравительном трансатлантическом разговоре папа сообщил мне, что разочарован. Что сделал достаточно, чтобы к 30 у меня было время и все возможности, чтобы разобраться и преуспеть, сделать что-то со своей жизнью.
Интересный поворот, а я-то считала, что сделала именно это, и преуспеваю вовсю.
Да, сделать с жизнью что-то получше, чем мисфитский блог и частная практика, чем переводы сценариев и уроки английского. Может, что-то с более предсказуемыми доходами. Может, что-то, на что можно опереться.
Во мне взрывалась тысяча гневных бомб.
Больше всего хотелось сказать, что именно поэтому я не стану заводить детей. Чтобы никогда, ни при каких условиях через 30 лет не попрекать их тем, что дала по собственной воле.
Это было нечестно. Дезориентирующе. Pretty fucked up. До этого момента я была уверена, что оба моих родителя одобряют то, как я живу (надо отдать должное маме — она всю жизнь поддерживала меня абсолютно).
Однако, часть меня не была удивлена. Более того, она боялась такого поворота и втайне его ждала. Теперь можно было не бояться. Правда вышла наружу.
Чего я не ждала, что будет так больно.
После всех этих лет! Когда столько сделала, чтобы выбраться из чужих ожиданий, из представлений о социальных ролях, которые нужно играть и училась тому, что что американцы называют knowing who you are.
Если вы не избегаете англоязычных медиа сознательно, то вы не могли разминуться с высказываниями вроде этих.
Я верю, что у одной и той же идеи всегда есть спектр глубины. От высокой, требующей интеллектуального, а часто и духовного напряжения, чтобы удерживать в уме сразу две исключающие друг друга концепции, до — низкой или профанной, которая становится достоянием рекламных слоганов и инстаграмов.
«Просто будь собой», мы знаем эти выхолощенные формулы, которые по непонятной причине нас поощряют и к чему-то подталкивают (обычно что-то приобрести), хотя совершенно неясно, что значит это «собой» или, например, есть ли вообще вариант при котором мы бы вдруг являлись не «собой», а кем-то другим.
Как исследователь современной культуры, а ещё человек, который регулярно оказывается в Штатах, я узнала, что true self не существует только на двух разнесенных полюсах, философских эссе и на рекламных щитах. Напротив, этим пользуются все подряд, в публицистике, ток-шоу, подкастах, ютуб-каналах, повседневных разговорах.
Более того, мои англоязычные знакомые перебрасываются этими словами так, словно договорились о значении и точно понимают, о чем идёт речь. Косвенно понять это можно, это некая основа личности, включающая ценности, мораль, то, что, во что ты веришь и как практикуешь эти ценности.
Все эти жемчужины о субъекте, индивидуальном познании они взяли у немецких романтиков, которые много писали о «ядре личности», «я моего я» и прочем, но в приветствующей прагматизм Америке это выражение приобрело более прикладной смысл. Как действовать в этически сложной ситуации, как делать выбор, как расставлять приоритеты, и вообще — как жить свою жизнь.
Молодая Америка 1820-1830 годов сама была полна духа мисфитства, собрав в себе тех, кто не вписался в Европе и фонтанировала идеями и проектами нового мира. Одной из влиятельных идей стал трансцендентализм — сторонники отмены рабства и последователи немецких романтиков, пришли к убеждению, что человек не разделен, а соединен с миром вокруг. Он создан из того же материала, что и природа, и обладает естественным доступом к её мудрости и силе, если не слишком увлекается авторитетами и паттернами, которым учит цивилизация.
Эмерсон считал главной угрозой самореализации превращение в человека толпы, неспособного доверять собственным ощущениям. Именно основываясь на индивидуальных прозрениях, на чувстве what feels right он советовал строить свою жизнь, оберегая свою уникальность и избегая готовых инструкций. Отсюда же берут иногда не лишенные основания шутки об американской самоуверенности, глухоте к чужому опыту и изобретении разнообразных велосипедов.
Однако, мне это не помешало накрепко проникнуться духом Эмерсона и Уитмена, и три года назад определила свою жизненную идеологию как мисфитство, которое сводится к последовательным упражнениям в смелости жить свою индивидуальную правду (это уже формула битников).
Но не просто ли это слова, если внешнее разочарование всё равно выбивает меня из колеи? Можно проникновенно подписываться под словами Майи Анджелоу «I shall not be moved», но для того, чтобы иметь эмоциональные силы и возможность это практиковать часто лежит пропасть (и нередко — годы личной терапии).
Должна ли я ставить под вопрос своё мисфитство, если я по-прежнему хочу, чтобы отец гордился мной? Вру ли я себе, если меня переполняет смесь из вины и возмущения?
Удивит ли вас то, что я решила этот вопрос в лучших традициях малобюджетных американских драм? Надеюсь, что нет.
Я пошла за утешением к другой старшей мужской фигуре. Это был муж моей тёти, Альберт, в тот момент нарезавший круги на лужайке вокруг дома на специальной машине для уборки листьев. Увидев меня на крыльце, он помахал мне рукой. Я помедлила ещё секунду и направилась к нему.
— Мы можем поговорить?
— Конечно. Что случилось?
Всхлипывать я начинаю сразу, как открываю рот, чтобы сказать, что папа только что сказал, что не рад тому, что из меня вышло. Ал, крепкий, как американская конституция, почти религиозно верящий в семейные ценности, может, не совсем тот человек, с которым мне следовало говорить о мисфитстве, но другого варианта не было.
— Ты знаешь, что он не имел в виду того, что сказал, он любит тебя и гордится тобой, — говорит он твердо.
Знаю ли?
Не уверена! Да и какое это имеет отношение к делу? Это нечестно, ведь я не могла сказать «нет» тому, что родилась, я на это не подписывалась.
Я всё ещё сильно злюсь.
Ал смотрит на меня долго и очень внимательно, его ярко-голубые глаза выражают участие и опыт семи десятков полной трудностей жизни. Я выдерживаю взгляд, наконец, сдаюсь:
— Знаю. Но от этого не легче.
— Да, не легче. Это больно. Иногда люди говорят ужасные вещи. Не от хорошей жизни.
Ал продолжает, но я не очень-то вслушиваюсь. Полагаю, в минуту горечи человеку не так важно слышать какие-то особенные слова, важно качество присутствия и готовности встретить тебя там, где ты есть, в твоей развороченности. И позволить тебе побыть с этим. Поверить тебе. Это исцеляет, а вовсе не то, что с тобой вместе ополчаются против другого, или заверяют, что ты совершенно прав. Ал внимательно слушал, эмпатично отвечал, показывал, что я не сошла с ума, и он на моей стороне.
Злость постепенно рассеивалась. Но боль никуда не делась. Могу ли я судить отца за то, что он хотел бы больше на меня рассчитывать? Нет. Он — отдельный человек, он имеет право на свои желания. Но разве не он растил меня в духе доверия к себе, разве не он говорил, что его работа как родителя помочь мне стать тем, кем Я захочу, вместо того, чтобы быть тем, кем ОН хочет, чтобы я была?
Можно твердить ребёнку: «Ни за что не предавай себя!», а потом идти на работу, которую ненавидишь. Он усвоит, что предавать себя можно и нужно, просто надо при этом говорить, что нельзя предавать себя. Ведь я так и делала.
Troy, your father has a life of his own. Why are you living yours for him?
— Dear White People
Чудом мне удалось выйти из этой программы самопредательства.
— Мне жаль, если у тебя такие чувства. Но я горжусь тем, как я живу свою жизнь, — сказала я ему перед тем, как попрощаться.
Я продолжала спрашивать себя. Соврала ли я? Кажется, нет. Я действительно не изменила бы главных решений, которые приняла. И мне действительно нравится, кем я являюсь на сегодняшний день.
Была ли я честна до этого? Говорила ли прямо о том, чем занимаюсь? Да.
Но тогда разве не должна я чувствовать себя лучше?!
Должна чувствовать — ну, приехали. Разве я уже не знаю, что мы чувствуем то, что чувствуем? И что все чувства нужно проживать?
Эх, как бы это глубже усвоить.
Мисфитство — точно не очередной способ научиться жить без боли. Мисфитство — противоположность броне перфекционизма. Потому мне пришлось признать: не искать одобрения людей, которых мы любим и почитаем, противоестественно. Смысл не в том, чтобы не испытывать боли, а в том, чтобы её выдерживать и не сбегать в отрицание и самооборону.
Вот она, та самая кость true self, то самое ясное чувство себя. Знать, что я всего лишь человек и буду желать одобрения, поддержки, похвал, но это более не является обязательным условием. Не это будет двигать моими решениями — отсюда и до конца.
I woke up and I liked myself. So your like is extra.
My job is to like me first before I checked in with anybody else.— Lisa Nichols
Разница между мной три года назад и мной сегодня в том, что я хотела, чтобы меня одобряли другие больше, чем я одобряю сама себя. Чтобы они благодарили меня больше, чем я благодарю себя. Гордились мной больше, чем я горжусь собой. Это сделало из меня типичного overgiver-a. Я старалась быть всем для всех, а для себя была почти никем. Неудивительно, что я не чувствовала своего GPS. Неудивительно, что меня тащило то в одном, то в противоположном направлении.
Но ясное чувство себя стало моим якорем. Уходящим на самое дно, к самой смерти впереди. Мы все кончимся, и только я отвечаю за содержание своего опыта. За то, чему сказала «да», а чему «нет». И если я занимаюсь тем, что делаю что-то ради внешних поощрений, у меня не останется ни времени, ни энергии, чтобы говорить «да» тому, что я считаю самым важным.
And that’s not a brave way to live a life.
Таким образом, «знать, кто я есть» не означало стать сверхчеловеком и не бояться быть отвергнутой. Скорее — не позволять этому страху собой рулить. Жить свою уникальность и одновременно оставаться в безопасности (без риска, что тебя отвергнут, осудят, не полайкают) — несовместимые вещи.
К тридцати я окончательно утвердилась в мисфитской идее, что моя главная работа — узнавать, кто я есть и быть этим, и я не могу отступать от неё просто из-за страха, что меня разлюбят.
Что бы я делала, если бы старалась воплотить ожидания других людей обо мне? Стеснялась себя и зажимала себе рот, держась стратегии «Джуд Незаметный»? Насиловала бы свою свободолюбивую природу? Проводила время среди людей, с которыми мне не о чем говорить, изо всех сил пытаясь им приглянуться? Пытаясь выслужиться перед всеми, кто одарил меня своим участием?
Нет, уж лучше я разочарую пару человек. Пару десятков. Пару сотен человек. Лучше их, чем себя. Мне с собой жить каждую минуту.
Когда я говорю о культивации чувства себя, которым занимаюсь с людьми, я говорю об этом. В первую очередь отличать голоса мира от собственного неотъемлемого знания того, кто ты и во что веришь, и во вторую — следование этому.
Это избавляет от токсичной вины, которая длится и отравляет, в отличие от обычной, когда почувствовал-прожил-свободен. А ещё от зависимости от взгляда другого. Большую часть жизни я бессознательно ориентировалась на свой образ в глазах кого-то из ключевых фигур — отца, возлюбленного, друга, преподавателя и видела себя их глазами. Когда они уходили с горизонта, я терялась, как Зелиг, я не понимала, кем же мне быть теперь.
С возрастом я увидела как обременительно и чрезмерно было возлагать на других работу знать меня до конца. Ведь у них нет доступа к моему изолированному уникальному опыту, цветам моих снов, моим глубинам, ведомым только мне, но куда я предпочитала даже не вглядываться. Людям приходится додумывать свои нарративы, потому что они смотрят на нас сквозь призмы своих проекций, как и мы на них. Никто не постигнет всю сумму того, что мы есть, как бы близко не находился.
Так что, привет, знать who the fuck I am — только моя ответственность. Тратить время, силы и деньги на то, чтобы однажды посмотреть на себя так, как всегда хотел, чтобы на тебя смотрел другой. Со всеми своими уродствами, шрамами, сложными чувствами, желанием нравиться и жаждой иногда все бросить к чертям, даже занимаясь любимым делом, и никуда от этого не сбегать.
В следующем посте я расскажу о том, как тесно сплетены границы и чувство собственного я, и как опираясь на своё мнимое всемогущество, я улетала от возможности на что-то влиять всё дальше и дальше. У меня накопилось немало новых мисфит-бомб, и я с удовольствием продолжу ими делиться.
Если этот пост оказался полезным, поделитесь и вы им в соц.сетях! И расскажите в комментариях, от кого зависит ваш образ себя, помогает или мешает? Чувствуете ли вы перфекционисткое разочарование от того, что хотите нравится?
